Неточные совпадения
За десять лет до прибытия в Глупов он начал писать проект"о вящем [Вящий (церковно-славянск.) —
большой, высший.]
армии и флотов по всему лицу распространении, дабы через то возвращение (sic) древней Византии под сень российския державы уповательным учинить", и каждый день прибавлял к нему по одной строчке.
— Я почти три года был цензором корреспонденции солдат, мне отлично известна эволюция настроения
армии, и я утверждаю:
армии у нас
больше не существует.
— Штыком! Чтоб получить удар штыком, нужно подбежать вплоть ко врагу. Верно? Да, мы, на фронте, не щадим себя, а вы, в тылу… Вы —
больше враги, чем немцы! — крикнул он, ударив дном стакана по столу, и матерно выругался, стоя пред Самгиным, размахивая короткими руками, точно пловец. — Вы, штатские, сделали тыл врагом
армии. Да, вы это сделали. Что я защищаю? Тыл. Но, когда я веду людей в атаку, я помню, что могу получить пулю в затылок или штык в спину. Понимаете?
auf eigene Faust, [на свой риск (нем.).] как говорят немцы, при
большой революционной
армии — не вступая в правильные кадры ее, пока они совсем не преобразуются.
Да, деньги давали власть, в чем Заполье начало убеждаться все
больше и
больше, именно деньги в организованном виде, как своего рода
армия.
В зале стояли оба мальчика Захаревских в новеньких чистеньких курточках, в чистом белье и гладко причесанные; но, несмотря на то, они все-таки как бы
больше походили на кантонистов [Кантонисты — в XIX веке дети, отданные на воспитание в военные казармы или военные поселения и обязанные служить в
армии солдатами.], чем на дворянских детей.
Право, жизнь совсем не так сложна и запутанна, как ты хочешь меня уверить. Но ежели бы даже она и была такова, то существует очень простая манера уничтожить запутанности — это разрубить тот узел, который мешает
больше других. Не знаю, кто первый употребил в дело эту манеру, — кажется, князь Александр Иванович Македонский, — но знаю, что этим способом он разом привел
армию и флоты в блистательнейшее положение.
Нет — не мое Я, а
больше… весь миллион Я, составляющих
армию, нет — еще
больше — все Я, населяющие земной шар, вдруг скажут: „Не хочу!“ И сейчас же война станет немыслимой, и уж никогда, никогда не будет этих „ряды вздвой!“ и „полуоборот направо!“ — потому что в них не будет надобности.
— Ведь я так же, как и эти господа, пожелал в действующую
армию, даже в самый Севастополь просился от прекрасного места, и мне, кроме прогонов от П. 136 руб. сер., ничего не дали, а я уж своих
больше 150 рублей издержал.
Совершенно неизвестно, где меня поджидает спокойная карьера исполнительного офицера пехотной
армии, где бурная и нелепая жизнь пьяницы и скандалиста, где удачный экзамен в Академию и
большая судьба.
Их карабины были в исправности, а громадный запас пороха и пуль грозил тем, что осада продлится на очень
большое время, вплоть до прихода главной
армии.
— Есть господа, которые оправдывают его тем, — продолжал тот, — что своего состояния у него нет, жена больна, семейство
большое, сыновья служат в кавалергардах; но почему же не в
армии?.. Почему?
Направление
большой неприятельской
армии доказывало решительное намерение Наполеона завладеть древней столицею России; и в то время как войска наши, под командою храброго графа Витгенштейна, громили Полоцк и истребляли корпус Удино, угрожавший Петербургу, Наполеон быстро подвигался вперед.
— Извините! — перервал Мюрат, стараясь скрывать свою досаду и смущение, — я посетил вас совершенно случайно: мне хотелось только открыть вам происходящие у вас злоупотребления; неустройство
большое несчастие для
армии: оно ослабляет ее.
Но что я говорю? если одна только рота французских солдат выйдет из России, то и тогда французы станут говорить и печатать, что эта горсть бесстрашных, этот священный легион не бежал, а спокойно отступил на зимние квартиры и что во время бессмертной своей ретирады [отступления (франц.)] беспрестанно бил
большую русскую
армию; и нет сомнения, что в этом хвастовстве им помогут русские, которые станут повторять вслед за ними, что климат, недостаток, стечение различных обстоятельств, одним словом, все, выключая русских штыков, заставило отступить французскую
армию.
Эти, по-видимому незначительные, но беспрерывные потери обессиливали приметным образом неприятеля; а к довершению бедствия, наши летучие отряды почти совершенно отрезали
большую французскую
армию от всех ее пособий и резервов.
Большая русская
армия, под главным начальством незабвенного князя Кутузова, прикрывая богатейшие наши провинции, стояла спокойно лагерем, имела все нужное в изобилии и беспрестанно усиливалась свежими войсками, подходившими из всех низовых губерний.
По всем предположениям,
большая русская
армия должна была, несмотря на искусные маневры Наполеона, соединиться при Вязьме с молдавской
армиею, которая спешила к ней навстречу, 15-го числа наш арьергард, в виду неприятельского авангарда, остановился при деревне Семехах.
— Как? — вскричал Рославлев, —
большая часть молдавской
армии?
Наконец мы попали в особый отряд, обязанность которого была — сдерживать наступление
большой турецкой
армии.
Я не знаю, зачем эти поручики в
армии существуют? Всех бы их либо произвесть, либо чины снять, лишь бы истребить этот ненавистный для меня сорт людей. Я не скажу ничего
больше, но я их терпеть не могу!..
Бригадир. Тревога, которой я гораздо
больше опасаюсь, нежели идучи против целой неприятельской
армии. Глаза твои мне страшнее всех пуль, ядер и картечей. Один первый их выстрел прострелил уже навылет мое сердце, и прежде, нежели они меня ухлопают, сдаюся я твоим военнопленным.
Филипп знал силу оратора, говорил, что боится его
больше, чем целой
армии, и, понимая, что борьбу надобно производить равным оружием, подкупил Эсхина, который мог помериться с Демосфеном.
Делалось это с той целью, чтобы, когда
большая часть отступающей неприятельской
армии переправится через реку, другая, засевшая на горе, в окопах часть её должна прикрыть эту переправу, осыпая наседавшие на её арьергард русские авангардные отряды градом пуль и снарядов.
— Господи, да ведь он — типичный пруссак! — вихрем пронеслось в голове юноши и он сразу вспомнил то обстоятельство, о котором давно уже ходили слухи в русской
армии: немецкий император Вильгельм, после целого ряда пережитых его
армией неудач на восточном и западном фронтах в борьбе с нашими и союзными войсками, послал целые корпуса в Галицию на помощь австрийцам, терпевшим еще
большие неудачи против русского войска.
После долгих боев, после отступления на север бельгийской
армии, много уже позднее, был занят и Антверпен: последний
большой город-крепость, где сосредоточилось войско, народ и правительство разоренной Бельгии.
И вот, император Вильгельм приказывает
большей части своих войск покинут Францию и Бельгию и всей силой обрушиться на русские героические
армии, так успешно орудующие в Галиции и Восточной Пруссии.
— Ступайте, подпоручик. Вы заслужили по праву этот отдых… Вы заслужили и
большее… Но не в моих силах наградить вас… препровожу донесение о вашей беззаветной храбрости завтра же в штаб
армии… A теперь, — тут Танасио понизил голос до шепота, чтобы не быть услышанным сбившимися вокруг них в кучку артиллеристами, — a теперь, мой Иоле, мой отважный герой-орленок — обними меня…
— Вы этого не могли думать. Всем записавшимся в наш отряд я вчера вечером ясно сказал, что грабить мы не позволяем… Товарищи! — обратился он к своему отряду. — Наша красная рабоче-крестьянская
армия — не белогвардейский сброд, в ней нет места бандиту, мы боремся для всемирной революции, а не для того, чтоб набивать себе карманы приятными разными вещицами. Эти люди вчера только вступили в ряды красной
армии и первым же их шагом было идти грабить.
Больше опозорить красную
армию они не могли!
— Какие там стратегические соображения! Просто гонят нас большевики. Да и гнать-то, в сущности, некого.
Армии больше не существует, расползлась по швам и без швов, как интендантские сапоги. И надеяться
больше не на кого. Союзники от нас отступились, французы отдали большевикам Одессу…
— «Кровь»… Вы —
армия трудящихся. Глядя на вас, все мы должны уважать труд, а все только говорят: «Вот бездельники! еще
больше, чем прежние офицеры!» У них тоже такие вот ручки белые были, как у вас. И они тоже говорили: «Мы кровь проливаем, потому бездельничаем».
Я уже давно ношу какую-то бабью кофту и
больше похож на…, чем на офицера победоносной
армии».
Третий, самый веселый богатырь моего времени, был Иван Филиппович Кассель, имеющий даже двойную известность в русской
армии. Во-первых, торгуя военными вещами, он обмундировал чуть ли не всех офицеров, переходивших в Крым через Киев, а во-вторых, он положил конец
большой войне, не значащейся ни в каких хрониках, но тем не менее продолжительной и упорной.
И, страшно сказать, эта
армия Стеньки и Емельки все
больше и
больше разрастается благодаря таким же, как и пугачевские, деяниям нашего правительства последнего времени с его ужасами полицейских насилий, безумных ссылок, тюрем, каторги, крепостей, ежедневных казней.
Интенданты были очень горды, что опоздали с ними всего на месяц: в русско-турецкую войну полушубки прибыли в
армию только в мае [Впрочем, как впоследствии выяснилось, особенно гордиться было нечего:
большое количество полушубков пришло в
армию даже не в мае, а через год после заключения мира. «Новое Время» сообщало в ноябре 1906 года: «В Харбин за последнее время продолжают прибывать как отдельные вагоны, так и целые поезда грузов интендантского ведомства, состоящих главным образом из теплой одежды.
Грубость и невоспитанность военно-медицинского начальства превосходила всякую меру. Печально, но это так: военные генералы в обращении с своими подчиненными были по
большей части грубы и некультурны; но по сравнению с генералами-врачами они могли служить образцами джентльменства. Я рассказывал, как в Мукдене окликал д-р Горбацевич врачей: «Послушайте, вы!» На обходе нашего госпиталя, инспектор нашей
армии спрашивает дежурного товарища...
Настроение
армии было мрачное и угрюмое. В победу мало кто верил. Офицеры бодрились, высчитывали, на сколько тысяч штыков увеличивается в месяц наша
армия, надеялись на балтийскую эскадру, на Порт-Артур… Порт-Артур сдался. Освободившаяся
армия Ноги двинулась на соединение с Оямой. Настроение падало все
больше, хотелось мира, но офицеры говорили...
Многие мундиры, полушубки и валенки были уж так заношены, что совершенно не годились в дело. Написали требование на новые вещи. И тут открылось поразительное обстоятельство: запаса теплой одежды в
армии больше не было!
Армия испытывала
большой недостаток в офицерском составе; раненых офицеров, чуть оправившихся, снова возвращали в строй; эвакуационные комиссии, по предписанию свыше, с каждым месяцем становились все строже, эвакуировали офицеров все с
большими трудностями.
— Это нарыв на теле
армии, все равно, что генеральный штаб. Дворянчики, в моноклях, французят, в узких брючках и лакированных сапогах… Когда нам пришлось идти в контратаку, оказалось, никакой артиллерии нет, мы взяли деревню без артиллерийской подготовки… А они, голубчики, вот где! Удирают и всех топчут по дороге! Знают, что их орудия — самая
большая драгоценность
армии!
— Мукден?! — изумился офицер. — Что вы такое говорите! Не-ет!.. Ведь
армия только меняет фронт,
больше ничего.
В том сложном,
большом деле, которое творилось вокруг, всего настоятельнее требовалась живая эластичность организации, умение и желание приноровить данные формы ко всякому содержанию. Но огромное, властное бумажное чудовище опутывало своими сухими щупальцами всю
армию, люди осторожными, робкими зигзагами ползали среди этих щупальцев и думали не о деле, а только о том, как бы не задеть щупальца.
Слово — сила… Говорить побольше, как можно
больше громких, грозных «поддерживающих дух» слов — это было самое главное. И не важно было, что дела все время жестоко насмехаются над словами, — ничего! Только еще суровее нахмурить брови, еще значительнее и зловещее произнести угрожающее слово… При самом своем приезде Куропаткин заявил, что мир будет заключен только в Токио, — а уж через несколько месяцев вся русская
армия горько-насмешливо напевала...
Но нужно и то сказать: героизм, отвага, самопожертвование были там, назади; а здесь
больше всего бросалась в глаза человеческая трусость, бесстыдство, моральная грязь, — все темные отбросы, которые в первую очередь выплеснула из себя гигантская волна отступавшей
армии.
Большая утрата для русской
армии!
В заседании
Большой комиссии 2 января 1769 года маршал собрания Бибиков объявил, что «господин опекун от иноверцев и член комиссии духовно-гражданской, Григорий Потемкин, по высочайшему Ее Императорского Величества соизволению, отправляется в
армию волонтером».
Благодарность Карла, наконец я тебя поймала… наконец этот ненавистник женщин должен будет признаться, что женщине обязан победою над Петром, спасением
большого лоскута своего королевства и
армии.
Как подтверждение этого мнения указывается на то, что японская
армия, особенно состоящая против восточного отряда, вооружена совершенно иначе, чем главные
армии японцев; вынимаемые у наших раненых пули оказываются не в никелевой, а медной оправе и
большего калибра, нежели пули винтовок.
Григорий Александрович, продолжая находиться в Москве в составе
Большой комиссии, обратился еще в конце 1768 года к государыне с умно и ловко написанным письмом, целью которого было произвести впечатление на императрицу. Он просил в нем дозволения ехать в
армию.
— Я это сделаю… Я сделаю
больше… На днях в Петербург ожидают вашего отца по пути в действующую
армию, где он получает высокий пост. Я расскажу ему, как нравственно искалечила его сына иноземка-мать.